Красная линия, куда она ведет?
Не успели мы переварить жуткие кадры и видео расстрелов мирных жителей в пригородах Киева, как ракеты врезались в железнодорожный вокзал Краматорска. Тогда вопрос, что будет дальше. Где проходит красная линия для НАТО?
Красная линия этнических чисток?
Является ли красная линия для этнических чисток НАТО? Является ли то, что мы наблюдаем в Украине, чем-то иным, чем этнические чистки?
Я полностью понимаю аргумент о том, что война не должна выходить за пределы Украины. Тем не менее, на расправу над мирным населением смотреть проблематично. Читайте о девушках, которых насилуют перед тем, как убить, читайте и смотрите фотографии мирных жителей, которых связывают и простреливают голову. Как долго мы должны быть пассивными? Боюсь, что чем дольше мы будем бездействовать активно, тем больше насилия применит Путин.
Война за демократию или диктатуру
Украина ведет войну от имени европейской демократии. De utkjemper også en krig for egen eksistens. Украина также может стать для Путина проверкой того, как далеко он может зайти. Мы не знаем, кто станет следующей страной путинской мечты о восстановлении старой Российской империи. Может быть, это Молдова, может быть, Грузия, может быть, одна из стран Балтии?
Я прекрасно понимаю, что опасения, что Путин применит свой арсенал ядерного оружия, реальны. Он и достаточно сумасшедший, и достаточно отчаянный, чтобы сделать это.
Западные санкции нацелены на то, чтобы настолько сильно ударить по российской экономике, что в России возникнет внутренний бунт. Откровенно говоря, такое огорчение вряд ли произойдет. В диктатуре, где Путин контролирует СМИ, издает законы, запрещающие говорить о вторжении, которое Путину не нравится, и в стране, где оппозиция подавлена тюрьмами и убийствами, это маловероятно.
Оружейная помощь НАТО Украине подобна наименьшей помощи в борьбе за демократию. Никто не знает, где проходит красная линия для НАТО. Может быть, он существует, может быть, нет.
Источники:
VG: Reuters: ракетный обстрел вокзала — более 39 погибших
BBC: Borodyanka: ‘There are a lot of people left under the rubble’